Глава 15. Что такое хорошо и что такое плохо
У нас в классе был и свой собственный хулиган — Кузя, хотя на самом деле его звали Игорь. Кстати, Игорей у нас тоже было много. Один Игорь задержался ненадолго, так как в каждом классе сидел по два года. Он был самым высоким в классе и сидел, точнее, лежал за партой, вытянув вперед руки и ноги. И ресницы у него были такими же длинными. Он всегда молчал, даже когда его вызывали. Но зато как громко он хлопал своими ресницами! У нас ветер поднимался! Если бы он начал моргать быстрее, то все наши тетради снесло бы с парт!
Наш Кузя был очень красивым мальчиком с такой же красивой старшей сестрой. Шалил он по-разному. Мог на уроке развернуть сырок и скушать его, или просто сидеть и заниматься своими делами. Одно время меня к нему даже подсадили на исправление. Безусловно, исправиться предстояло ему, а не мне, но что-то пошло не так. У меня он только списывал, а я наблюдала за ним и училась, насколько интересно можно проводить время на уроках, не глядя на доску и не слушая учителя. Тем не менее, Игорь смог окончить восемь классов и поступить в Кулинарный техникум. Поступил он туда чисто по приколу:
— Я из Кулинарного техникума… — был такой юмористический номер у Геннадия Хазанова.
А когда Игорь пришел ко мне в гости через пару лет, я его не узнала. Даже не через пару лет! Мне уже было девятнадцать! Я очень хорошо помню этот день! Я, наконец, отважилась сделать химию (химзавивку) на свои длинные волосы! Ну модно тогда было ходить с кудрявым шаром на голове — а-ля Анджела Дэвис!
Сначала я поэкспериментировала, накручивая волосы на тонюсенькие самодельные папильотки из бумаги и ткани. Получилось эффектно!
Я была прилежной ученицей и такой же студенткой. Но если школа была у меня за углом, то в техникум приходилось добираться на троллейбусе. И как-то так получалось, что в тот день, когда у нас первой парой была экономика, я периодически опаздывала на пять минут. Как бы рано я ни выходила, ничего не менялось. Стоило мне подойти к двери аудитории, как я слышала знакомый голос:
— А сейчас должна зайти Храброва!
Я заходила, извинялась, садилась на свое место. В тот день, когда я представляла своей головой знаменитую Анджелу Дэвис, я опять опоздала и услышала привычную фразу типа этой:
— Время, когда в аудиторию заходит Марина Храброва.
Преподаватель экономики отличался своей манерой читать лекции. Монотонно, не оставляя воздуха между предложениями, он излагал материал, как пономарь. Мы были озадачены такой нудной подачей новой для нас науки. Переглядывались, шептались, занимались своим делами, пока… Пока мы, наконец, не прислушались к тому, о чем он так упрямо нудел. Это был культурный шок! Он настолько ярко и с тонким юмором преподносил сложный материал, что вскоре превратил предмет в один из любимых. Мы завороженно переваривали поступающую информацию, стараясь не пропускать его лекции.
И вот я, вся такая кудрявая, вошла в аудиторию, села на свое место и получила одобрительные взгляды от группы. И тут началось… Лекция проходила в обычном стиле, но между предложениями преподаватель вставлял и слова в мой адрес.
— Странно, но это не Храброва… (продолжение лекции), … но она села на то место, где обычно сидит Марина… (тема по существу, группа едва сдерживает смех)… А вот ее браслетик я узнаю, может, это все-таки Храброва?
После «пробного выхода в свет» я пошла в парикмахерскую у нас под домом и сделала настоящую химию. Правда, парикмахер, к которой я попала в руки, решила после химзавивки уложить мне волосы на крупные бигуди. Мои возражения не были приняты, профессионалу виднее, и я вышла из парикмахерской практически с той же прической, с которой вошла. Естественно, когда я поднялась к себе домой, то тут же побежала в ванную, которая неожиданно оказалась свободой — хороший знак, и быстро смыла прическу.
В тот момент, когда я сняла с головы полотенце, в дверь позвонили. На пороге стоял высокий красивый парень, который с интересом разглядывал «мокрую кудрявую болонку». Усиленное питание, выразительные глаза с длинными ресницами, единственное по чему я узнала Кузю, и черные кудрявые волосы сделали из него красавчика. Ну вот для чего мальчишкам дают такие длинные ресницы?
А ведь с этим мальчиком был связан и непростой эпизод, когда он в первом классе притащил в школу порнографические фотографии. Где он их нашел, непонятно, но мы их разглядывали всем классом, ничего не понимая. И прошло бы это событие незаметным мимо невинных детских голов, если бы не бдительные учителя.
Одна из фотокарточек попала к завучу, и весь наш класс, по одному человеку, стали вызывать для дачи показаний! Мы должны были подробно описать то, что видели на фотографиях. Спрашивается, зачем? И как же это было сложно! Мы совершенно не понимали, что там увидели, и трактовали все по-своему. После пары опрошенных завучем человек, мы выработали стратегию и договорились, что будем говорить дальше.
— Дядя в бане моет тете спину!
Вот не плохой же педагогический метод, чтобы заставить детей надолго что-то запомнить! Позже нас подобным образом «пытали» по поводу жвачек. Жевать жвачку было так же недопустимо и абсолютно не по-советски! И опять нас пытала завуч:
— На кого работаешь ты? На кого работают твои родители?
Модные значки
А когда появились первые круглые металлические заграничные значки, которые можно было на что-то выменять, скажем, на коллекцию крепких фантиков от шоколадных конфет или свинцовую биту для игры в классики, то приходилось еще хуже. Не помню, как у меня оказался желтый значок с римской цифрой «один», похожей на ладью. Ясное дело, что я нацепила его на грудь! И тут же попалась в цепкие руки нашей учительницы английского языка, знаменитой Нины Павловны:
— Храброва! Что у тебя на груди?
— Значок!
— А что он обозначает?
— Единицу! Первая значит!
— Где первая? В чем первая? Ты уверена? А если его перевернуть, то что получается? Кровать? Ты что на себя нацепила? Кровать?
Так нас приучали не цеплять на себя что попало и то «не понимаю что»! Да и куда цеплять-то было? В первых классах на груди был октябрятский значок, где в красной звездочке был запечатлен портрет маленького кудрявого Володи Ульянова. И все мы были октябрятами:
— Кто шагает дружно в ряд?
— Октябрятский наш отряд!
Пионерский галстук
Далее нас принимали в пионеры, повязывая на шею красный галстук. Это было очень ответственное и важное событие в жизни каждого советского ребенка. Октябрятскую звездочку на груди сменял пионерский значок, где в пламени горел уже взрослый Ленин. Принимали нас в пионеры в Музее Революции, в знаменитой Пороховой башне, рядом с Бастионной горкой.
Отлично помню этот волнующий момент. Наглаженный галстук висел на руке, которая, как и ноги, подрагивала от страха, а сердце выскакивало из груди. Нам предстояло наизусть произнести клятву пионера. Боже, как это было страшно и как ответственно. Наши страхи, наверное, понимали и взрослые. Эту клятву читал один ученик, а мы лишь хором повторяли за ним слова. Снимали стресс мы на шикарных широких перилах, которые засекли сразу же, и при случае не упускали возможность зайти в музей, чтобы на них покататься.
Комсомол — это серьезно!
Следующая ступень была комсомол. Вот тут уже было сложнее. Не всех туда принимали. Необходимы были рекомендации. Или двух комсомольцев, или одного коммуниста. Не помню из-за чего, но меня в комсомол притормозила наша классная дама. Или за то, что ей вечно приходилось заплетать мне косы, когда я прибегала в школу с распущенными волосами. Или еще за какие мои грехи.
Чем я там отличилась, в памяти моей не отложилось. Но носить на груди комсомольский значок с надписью ВЛКСМ — Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи — очень хотелось. Поэтому мы с мальчиком, кстати, очень умным и хорошим, взяли рекомендацию у нашей географички, «старой коммунистки», как она себя называла, и отправились в райком комсомола сами. При заполнении анкеты, где нужно было указать пол «М» или «Ж», я написала «Д»! Там удивились:
— Что это за пол «Д»?
— Девушка, — гордо ответила я.
На следующий день, когда мы пришли в школу с гордо задранными носами и комсомольскими значками на груди, наша классная дама Александра Александровна тут же к нам подлетела:
— Это что это вы на себя нацепили? Снимите немедленно!
И тут мы раскрыли свои новенькие комсомольские билеты!
— А, ну тогда поздравляю! — ретировалась она.
В тот же самый райком комсомола я потом пришла после восьмого класса, чтобы меня отправили строить Байкало-Амурскую Магистраль — главную комсомольскую стройку прошлого века, БАМ. В Ленинграде даже плакат через улицу висел: «БАМ — комсомолу по зубам!» Учитывая, что в это же время вышли сигареты БАМ, лозунг имел двойственное значение. Уже тогда знали, что табак разрушает кальций в организме и безумно портит зубы, а у курящих мам дети уже в утробе были обречены на кариес. Страхи-то какие! Какая девочка после этого начнет курить?
— Девочка, БАМ нуждается в профессиональных строителях. А ты без образования и слишком маленькая.
— И что мне теперь делать?
— Иди учись. Получай строительную профессию.
Я внимательно изучила все справочники для поступающих в техникумы и вузы. И тут мне приснился удивительный, вещий сон, который я во всех подробностях помню до сих пор! Я видела волшебный город с удивительной архитектурой. Дома были в форме шаров и кубов, но стояли они на одной ноге — трубе. А внутри они были огромными! Когда я проснулась, сон долго не выходил у меня из головы. «Я должна стать архитектором! Такие сны просто так не снятся!»
Но в райкоме вместо путевки на БАМ мне выписали комсомольскую путевку в Рижский Строительный техникум. Там она и хранилась в папке с моими документами, пока я не получила диплом архитектора.
Наша крутая директриса
Обычно учителя в школе обращаются к детям на «ты», и это нормально. Но если педагог переходит на «вы», значит, дети выросли! Для нас шагом во взрослую жизнь стали перемены в 6 классе. Русский язык и литературу у нас стала вести сама директор школы Нина Дмитриевна. Строгая, красивая блондинка с черными изогнутыми бровями, всегда с аккуратно уложенной прической, она обращалась к нам ко всем только на «вы»!
Это был другой уровень! Даже двоечнику Кузе она говорила «вы»! И он, как завороженный, сидел на ее уроках тихо-тихо. Не ел свои сырки, не крутил железячки и вообще не хулиганил. Мы все чувствовали себя очень важными персонами, нужными Русскому языку и литературе. Но вопрос, кто мог так возненавидеть нашу директрису, чтобы натянуть около ее кабинета веревку, так и остался без ответа. Из-за этого хулигана Нина Дмитриевна поломала ногу.
Как-то позже, уже по окончании школы, мы встретились с ней на Рижском взморье. Я отдыхала там со своей младшей сестренкой Лолитой, а недалеко от нас жила моя одноклассница Маринка. Та самая, у которой отец был мореплавателем. Каждое утро Нина Дмитриевна делала на пляже целый комплекс упражнений, а потом с разбега ныряла в привычно ледяные волны серого Балтийского моря.
Мы с Маринкой сначала за ней наблюдали, а потом решили попробовать сделать то же самое. Не приближаясь к директору, мы повторили за ней весь комплекс упражнений и даже подбежали к воде. Но вбежать в обжигающее ледяное море не решились. Процокав босыми пятками по золотому песочку Рижского взморья, повернули обратно. Привычных для «жаркого балтийского лета» 17 градусов в воде явно еще не было — пальцы забегали друг на друга, что соответствовало 10-12 градусам, не более. О редком явлении, когда Рижский залив прогревался до температуры «парного молока» — 22 градуса, можно было только мечтать.
На следующий день мы просто не смогли встать. От непривычных упражнений болело всё тело, хотя мы были спортивными девочками. В Риге мы каждый день бегали с Маришкой в Кировский парк и качали там пресс на лавочке около эстрады. И все это под пристальным наблюдением завсегдатаев здорового образа жизни. На Взморье мы каждый день играли в бадминтон и продолжали бегать по утрам. Когда мы окончательно пришли в себя, то отважились подойти к директрисе поболтать. С того момента мы стали уважать ее еще больше.
Одна девочка сказала
В детстве все было чётко: что такое хорошо и что такое плохо мы понимали слету. Для этого не нужен был путеводитель, мы учились на своих ошибках, тщательно избегая настойчивых усилий окружающих нас взрослых. И всё-таки к словам чужих мы прислушивались больше. Это я заметила на собственном опыте воспитания младшей сестры. Многое, что я ей говорила, пролетало мимо ушей кудрявой блондинки. Но если мои слова повторял кто-нибудь из ее школьных подруг, тогда случалось чудо! Ее прямо озаряло! Она влетала с широкого открытыми глазами и с порога выдавала:
— Мне одна девочка сказала…
Далее следовало то, что я говорила ей раз сто, но не было услышано, пока ей «одна девочка» не сказала то же самое. У нас эта фраза постепенно перекочевала и в процесс воспитания своих детей и внуков. Мнение «одной девочки» или «одного мальчика» всегда оказывалось ценнее всего сказанного нами. И да, в детстве до меня тоже быстрее доходили «чужие слова». Но, чужими их и не назовешь. Просто всех детей воспитывали все родители, которые с ними соприкасались.
Чужие дети
Такой момент я потом заметила и в Англии, в северном Галифаксе. Там совершенно посторонние люди брали на себя ответственность за приехавших на учебу чужих детей. Это было непривычно и мило, видеть заботу, которой они старались разбавить одиночество оставленных без родителей детей. Владелец кафе следил, чтобы учащиеся успевали на последний автобус. Кто-то из прохожих мог позвонить в принимающую семью и сказать, чтобы те не волновались, так как «их ребенок» задерживается, но он на виду и под присмотром.
В Риге я точно так же постоянно ощущала на себе заботу родителей своих одноклассников, а позже и однокурсников. Я уже рассказывала, что мама и папа Лены, тётя Нина и дядя Ваня (один папа на двоих) постоянно за мной присматривали, корректировали, как могли, мое поведение. Они сердились, что я, как пацанка, бегала по крышам гаражей, опасаясь, что я могу оттуда и свалиться.
Маришкина мама
Мать моей подруги Маринки даже приезжала ко мне в больницу, когда я валялась там с желтухой. С Маринкой мы в шестом классе еще так плотно не дружили, но ее мама почему-то решила меня навестить. Хотя взрослая инфекционная больница, куда я загремела, находилась на Югле. А это далеко не ближний свет — совершенно другой район города. Я даже помню, что она привезла мне из гостинцев:
— Марин, я понимаю, что ты сидишь на строжайшей диете. Но если съесть чуть-чуть селёдочки…
Да! Она привезла мне кусочки селедочки в баночке и… пирожное! Это было феерично. После тусклой больничной еды я получила настоящий праздник! Мы сидели с ней в лесу, окружавшем больничные корпуса, болтали, и я лакомилась запрещенной едой. Вечером мне сообщили:
— Храброва! С утра на анализы!
И они оказались отличными! Скорее всего, благодаря селедочке и пирожному, меня выписали!
Маришкина мама была очень яркой, очень красивой женщиной. Она напоминала мне французскую певицу Мирей Матье. Поразительное сходство. Всегда в настроении, всегда с улыбкой. Ну, если она не вкатывала нам с Маринкой дыню за поведение. А нас всегда ругали на пару. Когда она узнала, что я встречаюсь с их соседом по лестничной клетке, то сразу поставила мне ультиматум:
— Марин, он — алкоголик! Я знаю, что такое алкоголики! Выбирай: или ты дружишь с моей дочерью, или с ним!
Я думала долго. Наверное, секунд двадцать:
— Тётя Люся! Маринка у меня одна, а таких парней будет еще сто!
Вопрос был решен окончательно и бесповоротно. Я никогда не врала, и тётя Люся это знала. Как я могла променять дружбу с Маринкой, с ее красивой мамой, с маленьким братом Робертом, которого я научила играть на гитаре, и всей ее прекрасной семьей в лице важной бабушки, дворянских кровей, дяди Додика и красавицы тети Наташи?
Дядя Додик, которого на самом деле звали Юрой, был непредсказуемым! Он постоянно ввязывался в какие-то авантюры, и мир начинал вращаться вокруг него. Мне кажется, что он умел всё! Как-то он застал меня гарцующей босяком на Маринкином подоконнике. Я вешала шторы.
— Какие у тебя красивые ноги! Какой высокий подъем! Я сошью тебе босоножки!
Он тут же снял мерку. Это были единственные босоножки, которые шили на меня. Из белой французской лакированной кожи! На огромной деревянной платформе! Несмотря на каблук в 15 сантиметров, это были мои любимые, очень удобные и красивые босоножки. Катастрофой были только прогулки в них по круглым булыжникам Старой Риги или переход мощеной булыжником мостовой.
С Маришкой мы много вместе пели и даже участвовали в конкурсах. Но работа в ансамбле не сложилась. Маринка была очень гордой и могла развернуться и уйти, если преподаватель вокала сильно задерживался.
«Марин, я высылаю тебе хлопья «Геркулес»! Не корми своих малышей манной кашей, они будут рыхлыми и будут болеть! Маринку я кормила манной кашей, а Роберта только геркулесом. Разницу видишь? Буду высылать, сколько потребуется!» — примерно такими словами Маринкина мама сопроводила посылку с геркулесом, которую прислала мне в Краснодар, когда я сама стала мамой. Вот подумать только, мать одноклассницы заботилась и о моей малышке!
Родители моего друга
Родители Даника, мальчика из класса англичанки Нины Павловны, очень меня любили и никаких крамольных мыслей относительно наших с ним отношений не допускали. Я уверена, что не допускали. Они были интеллигентными, очень тактичными и добрыми людьми. С ними было интересно беседовать.
Если мне было необходимо собрать несколько различных мнений, чтобы найти правильный ответ на мучающий меня вопрос, я звонила Стелле Самуиловне. Она легко разбиралась в любых ситуациях. А еще она разрешала мне шить на своей электрической швейной машинке. Точнее, обрабатывать на ней петли и швы зигзагом.
Моя старинная подольская швейная машинка, очень изящная, с тонкой талией и в фанерном футляре, потомок немецкой «Зингер», была уникальной! Я строчила на ней тончайшие, почти паутинные ткани и шила себе джинсовые и лыжные куртки. Сестренка моя тоже пользовалась ей с удовольствием. Но, кроме ровной строчки, машинка больше ничего не умела.
— Мариночка, скажи Данику, чтобы он подстриг челку, тебя он послушает, — время от времени просила меня его мама.
У Даника были красивые светлые волосы, как и у его мамы, но просто так ходить в парикмахерскую он не любил. Середина 70-х была временем длинноволосых парней. Учителя делали слабые попытки подстричь ребят, но в основном мальчишки ходили с пышными прическами. Поэтому школа ограничивалась лишь замечаниями. Зачем заставлять мальчишек стричься, если к среднему возрасту, половина из них и так растеряет свою пышную шевелюру?
Диски, магнитофоны и рок-музыка
И что делать, если все кумиры обладают длинными волосами? Тяжелый рок медленно и верно овладевал нашими сердцами. Даник в этом направлении был силен, как никто другой. Он с увлечением рассказывал мне о рок-группах, следил, чтобы я правильно произносила названия, умела их писать и различала по музыке.
За всё это учение-мучение мне разрешалось открывать новый только что купленный у фарцовщиков диск! Это напоминало сборище сектантов. Мы располагались у одного из Даниных друзей, недалеко от моего дома. В длинную цепь выстраивались на полу катушечные магнитофоны, соединенные между собой кучей проводов. В квартире выключалось всё! Даже дверной звонок! Чтобы не было никаких колебаний электричества. Никому не разрешалось шевелиться и выходить из комнаты. Я не только распечатывала новый диск, я ставила его на проигрыватель!
Таким образом мы снимали сливки и делали первую запись диска. Потом уже пластинки слушали как обычно. Но первая запись с них, когда игла проигрывателя впервые касалась девственной поверхности диска, была самой ценной!
Я слушала много чего, но тогда раз и навсегда влюбилась в группу «Queen». Когда мы увидели прекрасную Барселону, меня все время сопровождал невероятный голос Фредди Меркьюри и потрясающий Монтсеррат Кабалье: «Барселона!!! Барселона!!!». А когда мы достигли вершины древнего скального города Петры в Иордании и подошли к монастырю эль-Дейр, то первое, что услышали от нас туристы, которые уже там были, — это мое исполнение во весь голос: «We are the champions, We are the champions of the world!»
Если Даник серьезно занимался моим музыкальным образованием, то его мама следила за моей красотой.
— Мариночка, береги свои руки! — протягивала она мне резиновые перчатки, когда мы с Даником решили помочь ей собрать клубнику на даче. — Никогда не подходи к грядкам с голыми руками!
Этот приезд на их дачу я запомнила надолго. Не из-за клубники! Мы с Даником и его другом решили выйти на байдарке в море. Дача стояла на берегу Гауи, которая впадала в Рижский залив, и мальчишки любили кататься на байдарке. Мы с Даником залезли в лодку, договорившись встретиться с его другом на море.
Гауя очень красивая река, идущая через лесистые берега. Когда мы добрались до моря, его друг уже нас ждал. Мальчишки накатались на байдарке, а потом мы с Даником решили выйти на ней в море. А почему бы и нет? Два весла, мы сильные. Но река думала иначе. Она быстро несла свои воды в море, но… первая же морская волна отбрасывала нашу байдарку назад.
Мы гребли с остервенением, стараясь выскочить в море до очередной волны. Как бы не так! Едва мы равнялись с берегами, как нас тут же отбрасывало назад. Друг Даника растянулся на песке, наблюдая за нашим сизифовым трудом. Он успел даже выспаться, пока мы упорно двигались к морю.
— Ребята, я вас подожду дома, — в конце концов сдался парень.
Но мы не сдавались, пока полностью не выбились из сил.
— В следующий раз у нас это обязательно получится! — убедил себя и меня Даник, и мы отправились в обратный путь.
И тут оказалось, что прямая и простая Гауя обладает множеством рукавов и заводей! Мы заворачивали в «свой» и… гребли, пока не утыкались в тупик. Я уже не помню, сколько рукавов мы прошли. Я проснулась оттого, что мои ноги что-то щекотало. Оказывается, Даник тянул лодку по заросшему травой притоку Гауи. Учитывая, что летом в Риге темнеет очень поздно, Даник успел отвезти меня на велосипеде на последнюю электричку. Наша с ним дружба была чиста и невинна и продолжалась долго, до моего отъезда из Риги.