Глава 8. Дом, любимый дом

Нашу домашнюю библиотеку любили не только мы. Мои школьные друзья приходили ко мне, словно в читальный зал, хотя рядом была неплохая детская библиотека. Она находилась в моем же квартале, за углом школы, на пересечении улиц Акас и Карла Маркса.

«Хочу все знать» — так называлась первая умная книга, которую я решила взять в библиотеке для самосовершенствования. Правда, до этого я перечитала все волшебные сказки, которые там были. Эту толстую несуразную книгу мне вручили, видимо, на мое странное требование:
— А дайте мне почитать что-нибудь очень умное!

Светло-желтый переплет и очень крупный, неудобный для чтения почти квадратный формат — это все, что осталось в памяти от этой заумной книги. Я делала много попыток вникнуть в ее содержание, пока не забросила ее окончательно.

Но книга начала мне интеллектуально мстить. Случайно пропустив время ее возвращения в библиотеку, я нарушила одно из святых библиотечных правил. Текущая в моих жилах правильная голубая кровь, на клеточном уровне не допускающая сделки с совестью, начала пульсировать, требуя исправления этой досадной ошибки. Не знаю, от кого мне всё это досталось — от самарских дворян или с немецкой кровью, которой наполовину был напитан мой родной дедушка Борис Михайлович, но в дальнейшем это доставляло мне массу душевных терзаний.

Отсюда нездоровая любовь к порядку и соблюдению даже совершенно дурных, но законов. Ведь даже проехать зайцем в трамвае было выше моих сил. И когда занятия по физкультуре проходили на стадионе, в нескольких остановках от моего дома, а у меня не находилось трех копеек на проезд, я шла до стадиона пешком. Кстати, на эту сумму можно было купить вкуснейшую газировку с сиропом, если звезды сойдутся удачно, и в автомате окажутся одновременно и стаканчик, и газировка. Обычно стаканчики мигрировали от автомата к автомату и оседали там, где газировка или была, или только закончилась. И все спокойно пили из одних и тех же стаканов.

Дело с несданной вовремя книгой затянулось. При этом чувство стыда так замучило меня, что в библиотеку я отправила свою тетушку Лену. Позже это повторялось до тех пор, пока моя тетя не стала библиотекарем. Одним из ее должников по несданной вовремя книге оказался тогда еще молодой латышский актер Ивар Калныньш, только что переживший волну звездности после главной роли в фильме «Театр». Но ему все равно пришлось заплатить штраф в три копейки за почтовую открытку, которой вызывали в библиотеку недисциплинированных читателей.

Единственным правилом для моих друзей было читать книги только у нас дома. Иначе было бы как в пословице: «даешь руками, берешь ногами». Так мы спасли свою библиотеку от неизбежного растаскивания по домам, а наша комната стала еще и читальным залом.

Ни у кого из наших знакомых я не видела такого количества книг. Но спасти библиотеку от домашнего воровства не удалось. Помню тот летний день 1977 года, когда я подошла к книжному шкафу, чтобы взять что-то почитать. Мне показалось, что привычный порядок книг нарушен. Глаз привык фиксировать определенную картину, в которой всё было на своих местах. Впереди стояли книги, которые читались в данный момент, а второй ряд занимали уже прочитанные или книги большего формата. Я вынула пару книг и…

Наверное, тогда я схватила свой первый микроинфаркт. Вторым рядом стояли не произведения классиков, а какая-то справочная литература, которая обычно хранилась в других шкафах. Я сняла книги с другой полки. Та же история… Это был кошмар, страшный сон, объяснение которому я нашла не сразу, а когда нашла, была поражена еще больше. Оказалось, что мой отчим начал выносить из дома книги и продавать их.

Ничего более ценного у нас тогда не было. Когда я заметила, мне удалось выкупить часть наших книг обратно. Правда, несколько томов Джека Лондона домой так и не вернулись. Но это было не самым страшным, что ожидало меня тем летом. Через годы, пытаясь воспроизвести другой сценарий тех событий, я раз за разом возвращалась к тем несчастным книгам, из-за которых я тогда осталась в Риге и не поехала с вокально-инструментальным ансамблем в Сочи. И не знаю, изменилось ли бы что-то в моей дальнейшей жизни и жизни других, если бы я не заметила тогда подмену книг. Или нет…

Наш дом был величественным и просторным

Два эркера по фасаду, две полуколонны и вензель «М» сверху. Я всем говорила, что буква «М» над дверьми нанесена потому, что в этом доме живет Марина. Стены парадной украшали шикарные фрески. Долгое время все любовались этими картинами с изображениями времен года. Они придавали какой-то дворцовый шик всему подъезду. А в дождливую погоду после уроков в нашей парадной собирался поиграть наш класс, ведь моя школа была за углом. Но во время косметического ремонта какие-то враги искусства замалевали фрески серой краской.

Широкая лестница с добротными дубовыми перилами вела в квартиры, расположенные на двух разных уровнях с разницей в один лестничный марш. Часть квартир выходила окнами на улицу на юг, часть — во двор. Большинство квартир было общими, так после войны называли коммунальные квартиры.

Многие наши знакомые и мои одноклассники, так же как и мы, жили в таких квартирах. «Отдельные» были редкостью и большой роскошью. В нашем доме их было всего несколько. Там жили знаменитые артисты, врачи и очень большие семьи, такие как наши добрые соседи с первого этажа.

Бетти Евсеевна с сестрой Татьяной, похожей на фарфоровую куклу, с дочкой Рутой и внучками Лялей и Софой были с нами очень дружны. Мы часто ходили друг к другу в гости, и по еврейским праздникам они всегда угощали нас мацой. Возможно, в их семье и были мужчины, но я не запомнила ни одного. Только полное женское царство, состоящее из большеглазых красивых евреек с черными кудрями.

Я помню, что у них на столе перед телевизором стояло большое увеличительное стекло. Оно помогало лучше разглядеть то, что происходило на крошечном экране. По контуру лупы играла радуга, и мне нравилось смотреть через эти грани. Изображение словно становилось цветным. Настоящие цветные телевизоры начали появляться у нас лишь в середине 70-х.

Бетти Евсеевна часто приходила в гости к моей бабушке. В те времена адекватные соседи дружили и помогали друг другу по мере возможности. Как-то так получилось, что в центре Риги, где мы жили, было очень много евреев. Может, поэтому и наша школа была такой сильной, как по преподавательскому составу, так и по ученикам.

Педагоги-евреи были на редкость требовательными, а межнациональной розни тогда не существовало как таковой. Всем была еще слишком близка Вторая мировая война, и любое проявление ненависти к другой нации воспринималось как фашизм. Поэтому люди общались и дружили, не обращая внимания на цвет глаз, форму носа или вероисповедание. К тому же большинство людей были одной веры — атеисты. Но красивые готические храмы посещали все: кто-то искренне верил и слушал проповедника, кто-то просто любовался красотой архитектуры и слушал орган.

Наша квартира находилась на 3-м этаже. При высоте потолка в 4 метра 10 сантиметров она порядочно возвышалась над мостовой. Мы занимали две комнаты, хотя первоначально квартира полностью была в распоряжении моей бабушки. И если бы кто-нибудь из родных бабушки переехал бы в Ригу и прописался в ней тогда, то квартира так и осталась бы отдельной, без подселения большой интернациональной компании.

Мама с моей младшей сестренкой занимала узкую 15 метровую комнату с одним окном, а я с бабушкой и тётушкой жила в большой комнате с эркером в пять окон. Наши окна выходили на улицу, на юг. Засыпая, я считала проезжающие мимо машины, которые чертили фарами потолок, громыхая по брусчатке. Точнее, три больших окна выходили строго на юг, а боковые узкие окошки эркера — на восток и запад. Так вся улица попадала под мое наблюдение, и на ней всегда происходило что-то интересное.

В ноябре 1969 года, когда Ригу накрыл ураган, я наблюдала за летающими фрагментами металлических крыш. До сих пор перед глазами пролетает пустая детская коляска. Она пролетела справа налево, с запада на восток, значит, ветер дул западный. Я поняла, что коляска была пустая, так как за ней никто не бежал.

Помню, как, увлеченная подготовкой к вступительным экзаменам по рисованию, я изучала медицинскую энциклопедию. Может, придется рисовать человека? И вдруг услышала звук бьющегося стекла. Выглянула в окно, а в соседнем доме, плясало по окнам отражение огня. Густой черный дым так же под наклоном клубился в том же направлении. И тут я поняла, что горел наш дом! Выглянула в окно… Мама дорогая! Улица с двух сторон перекрыта милицейскими машинами, под окном несколько пожарных! А я все это пропустила! Я ничего не слышала! Оказалось, у нас в подвале вспыхнули материалы обувной мастерской. Всё это, конечно, потушили, но залили и проводку. Около недели в доме тускло светились спирали в лампах. Пользоваться чем-то помощнее лампочки было невозможно. Я пару раз попыталась включить утюг — весь дом погружался во тьму.

Под этими же окнами мой школьный друг Павлик громким мяуканьем приглашал меня на предрассветные прогулки по Риге. Мобильных телефонов тогда еще не было, а звонить в дверь, чтобы будить всех соседей, тоже было неприлично. Поэтому Павлик филигранно мяукал, затмевая своим талантом настоящих котов. Однажды я привычно выглянула в окно, чтобы кивнуть, что сейчас выйду. А на дороге сидел обычный кот и мяукал Пашкиным голосом. Стервец.

С Павликом мы обычно шли гулять по спящей пустой Риге к Бастионной горке. Это было волшебно: ловить первые лучи солнца, которые начинали лепить городские формы из совершенно плоских серых фасадов. Город на наших глазах оживал, превращаясь в настоящий, но людей в нем пока не было.

А еще Павлик привел меня один раз в свой «ночной клуб», который располагался в подвале соседнего дома. Точнее, это был «кружок радиолюбителей», где пионеры занимались сбором приемников и разной интереснейшей ерунды. И вот два моих бывших одноклассника, Павлик и Валера, взяли над этим клубом шефство. У них были ключи от этого подвала, и они приходили туда по ночам, чтобы там навести порядок. В прямом смысле этого слова. Раскладывали всё по местам, убирали случайный мусор. А самое главное — устраняли ошибки и перепаивали схемы, над которыми днем трудились пионеры, чтобы их детища всё-таки могли дать результат. Ах, сколько в Советском Союзе было разных кружков и секций, где дети совершенно бесплатно могли заниматься интересным делом, а не болтаться по улицам в поисках приключений себе на…

Я успевала возвращаться домой до того момента, как мое отсутствие кто-нибудь мог обнаружить. Единственное, что брюки были по щиколотку мокрые от гулянья по росе. Я выключала настольную лампу и ложилась поспать на пару часиков перед занятиями. И вот один раз, когда я вернулась, моя лампа была погашена. Кто-то узнал о моей тайне. Но меня не расспрашивали и не ругали, впрочем, как обычно:
— У тебя есть своя голова на плечах! Я за тебя не волнуюсь, — говорила моя мама.

Она всегда была уверена в моей правильности, и опровергать ее мнение у меня никогда не возникало желания. Даже в моей школе мама была всего пару раз. В первом классе она принесла заявление, чтобы меня туда приняли, и подписала табель за первую четверть первого класса. Дальше этим занималась бабушка.

— А зачем мне туда ходить? — спрашивала моя мама. — Чтобы тебя при всех ругали? Мне это будет неприятно. Чтобы хвалили при всех? Я и так знаю, что ты самая лучшая!

Конечно, мне очень хотелось, чтобы мама присутствовала на тех собраниях, когда лучших учеников награждали за учебу золотыми медалями. И пусть медали были шоколадными и их можно было купить в любом кондитерском магазине, этому моменту придавали особое значение. Награждение проводили каждую четверть и вручали медали на родительском собрании. У меня на стене висела выставка этих медалей ровно до того момента, пока я не упустила что-то в учебе и не вышла из числа медалистов. Придя домой в растрепанных чувствах, я съела все медали! Сама съела. В дальнейшем это стало привычкой: заедать переживания шоколадом.

До сих пор мне снятся школьные экзамены, хотя в то время они и не особенно напрягали меня, но, видно, остаточный страх осел на клеточном уровне вместе с другими детскими кошмарами. Хотя хождение в школу у нас было не таким мучительным, как я потом наблюдала этот процесс у своих детей и внуков.

Первоначально все комнаты нашей квартиры были смежными. Я представляла, как в доме проводили балы, и дамы с кавалерами кружились в танце через все комнаты. Потом двери закрыли, забили, замуровали. Только две наши комнаты имели между собой большие двустворчатые двери.

В нашей квартире был еще и черный ход, он шел из кухни. Внутренняя винтовая лестница, узкая и мрачная, вела в замкнутый дворик, где находились контейнеры для мусора, песочница и окружавшие ее кусты сирени. Детей там никогда не было. Двойная дверь отделяла нашу кухню от мрачной атмосферы лестницы, похожей на склеп. Узкие высокие окна, пропускавшие тусклый свет из холодного каменного двора, придавали унылой картине одиночества толику сюрреализма. Тим Бёртон смог бы по достоинству оценить всю жуть этой лестницы. Или наоборот представить там прекрасную Монику Беллуччи в алом платье в пол, добавив света Караваджо…

На первом этаже была комнатка нашего дворника, и он иногда закрывал входную дверь на ключ. Человек, выносивший мусор по винтовой лестнице, мог просто поцеловать замок, затем вернуться к себе в квартиру, пройти через нее и опять спуститься вниз уже по парадной лестнице. Выйти из красивого подъезда, пройти фасад дома, завернуть в ворота дворика и уже тогда достичь мусорных баков.

Стоит ли говорить, что этой лестницей мы пользовались лишь в исключительных случаях? Однажды моя мама сказала не тому мальчику, что меня нет дома. Я выглянула в окно: мой кавалер маршировал под окнами перед домом, и проскочить мимо него не было никакой возможности. Тогда я быстро схватила мусорное ведро и выбежала с ним по черному ходу. Пройдя через ворота, я столкнулась нос к носу со своим ухажером.
— О! Привет! А твоя мама сказала, что тебя нет дома.
— Так меня и не было. Я мусор выносила.

Болтая, мы поднялись к себе на третий этаж. Ключи от дома я взять не успела, и мать с трудом сдержала удивление, когда я предстала перед ее очами с пустым ведром.

Секрет старых стен

Стены наших комнат были покрыты толстым слоем обоев, наклеенных друг на друга. Об этом мы узнали позже, когда стало модным наносить на стены краску с «накатом». Стены красились в один цвет — пастельный, а на него вручную валиком наносились узоры. Маляры опускали валик на длинной ручке в ведро с краской, и рисунок наносился сверху вниз за один раз. В маленькой голубой комнате узоры были серебряными, а в большой розовой — золотыми.

Я помню, как мастера снимали наши старые обои. Это был плотный сантиметровый слой картона, выросший на стенах с 1910 года. Было неимоверной глупостью просто взять и снять его. Мы так и не поняли, почему мастера развели нас на эту авантюру? И кто вообще придумал делать «модный ремонт» в таких старых домах?

Первое, что нам не понравилось — в комнатах сразу появилось эхо. Потом стало холодно. Но и это еще не всё. Прошло совсем немного времени, и обиженные стены начали стариться на глазах. Сначала они, словно сеточкой морщин, покрылись тонкими трещинками, которые потом обросли длинными грустными трещинами. На стене, разделяющей нас с соседями, появились контуры спрятанной там двери. Их разговоры стали еще громче, беспрепятственно проникая через замурованный проем. Как оказалось, толстый слой обоев защищал стены и от звуков, и от перепадов температуры и влажности.

Позже я со своей одноклассницей Маришкой обклеила эту комнату обоями. Расход был огромный. Из стандартного рулона получалось лишь два полотна. Помню тот последний, завершающий фрагмент обоев, который я приклеивала под окном. Вместо триумфа окончания ремонта я получила удар током! Меня просто откинуло!

Так я узнала, что провода, предназначенные под штукатурку, нельзя использовать просто под обои. Откуда могла это знать школьница, которая сама поменяла всю электрическую проводку в комнате и поставила новые розетки? По всей видимости, один из проводов я случайно пробила гвоздиком. Пришлось приглашать профессионального электрика, который угробил всю мою красоту, протянув по стенам новую проводку в металлических круглых трубах.

В глубине нашей комнаты стояла огромная высокая батарея с узорами и медным регулятором. Он свободно перемещался на «тепло» и «холод», легко регулируя наш внутренний промозглый прибалтийский климат даже моей детской рукой. Мы тогда еще не догадывались, что радиаторы можно устанавливать под окнами, тепло от которых тут же выдувалось в форточки. Кто и когда придумал эту тёплую заслонку?

Я любила сушить волосы на этой батарее. Устраивалась на стуле и, раскладывая свои локоны сверху, брала книгу и читала, пока голова сохла. Но однажды случилось страшное: незаметно для себя я засунула локти в батарею и застряла. Вызволяла меня наша соседка Валентина. Она сообразила, как нужно поворачивать мои руки. Так как батарея была теплой, я не получила никаких ожогов. Это было уже в старших классах. Позже, когда в доме меняли отопление, наши шикарные батареи убрали. Вместо них повесили куцые гармошки под окнами согласно новым СНиПам.

Когда новые радиаторы устанавливали, заодно заляпали страшной черной жидкостью наш дубовый паркет. А ведь этот узорчатый паркет был моей гордостью! Я сама за ним ухаживала и даже циклевала дедовским способом. Купила в хозяйственных товарах специальную металлическую мочалку из стружки, привязала ее к своему башмаку и, шаркая ею вперед-назад, снимала тонкий слой дерева. Паркет из замызганного серого превращался в красивый бежевый. Потом наносилась мастика, которая так же растиралась и натиралась до блеска плотной тканью, крепившейся всё к той же обуви.

Продолжение
Начало истории. Предыдущая глава

.