Глава 2. Дух свободы
Я прекрасно помню эти первые минуты полной свободы, когда я с головой ринулась во все тяжкие, начиная с того, что мне на прогулках было категорически запрещено. Хотя я покривлю душой, если скажу, что меня когда-либо ограничивали в свободе. Бабушка придерживалась японской мудрости, что детям до пяти лет вообще ничего нельзя запрещать. Учитывая сладость запретного плода, я не знала, что такое «нельзя», и никогда не стояла в углу. В случае опасности бабушка применяла беспроигрышный прием — отвлечение:
— Смотри! Птичка полетела!
Как же внимательно я смотрела туда, куда полетела птичка! Мне и в голову не могло прийти, что этой птички не существовало! Тем более, что малышкой я так мечтала о какой-нибудь живности дома.
Я постоянно собирала жучков в спичечные коробки, а лягушат — в пакетики. Так, набрав в Куйбышеве в шикарный сачок для бабочек майских жуков, я пришла домой без жуков и со здоровой дырищей в сачке. Это был очень жестокий урок со стороны жуков. И это был мой единственный настоящий сачок! Из какой-то белой плотной, но легкой сетчатой ткани и огромного размера!
Но моим самым любимым занятием было поймать черную лохматую муху на стекле и осторожненько привязать ее ниточкой за голову! Это был очень ответственный момент! Стоило перетянуть ниточку, и голова мухи отваливалась. Приходилось поджидать следующую. А на это уходил не один день. Ведь черные лохматые мухи просто так не летали по центру Риги! Зато если все получалось, то… Я, такая вся хорошенькая, в бантиках и белых гольфах, выходила гулять с бабушкой. И… аккуратно выпускала из ладошки муху, которая летела за мной на ниточке, как собачка! Не знаю, неужели бабушка действительно не замечала моих «домашних животных» или просто не хотела меня за них ругать?
В тот момент в Кировском парке, когда бабушки рядом не было, меня притягивало всё! Я каталась на качелях с мальчиком. Это были простейшие качели, сделанные из доски, прикрепленной серединкой к опоре. Мальчик резко останавливался, доска ударялась об землю, а я, подпрыгивая на ней, как блин на сковородке, падала на землю, так как удержаться было невозможно. Это так и называлось — «делать блины!» Я вставала, отряхивалась и опять забиралась на качели.
Ярко запомнился и другой аттракцион, куда меня тоже пока не пускали. Это был большой деревянный барабан. По нему бежали, держась за перекладину. И если нормальные дети бежали, опираясь на эту перекладину руками, для меня перекладина была где-то над головой, как и перила дома.
Бабушка не сразу узнала меня среди других детей. Сначала она нашла в песочнице мою любимую резиновую куклу с пищалкой — девушку в латышском национальном костюме, в длинном сарафане и кокошнике с крупными бусинами. Потом бабушка стала искать меня. Страшно грязную, с разбитыми в кровь от «блинов» коленками, но бесконечно счастливую, она нашла меня на качелях. И меня за это не ругали.
Возможно, этот первый опыт «настоящей свободы» и мое первое самостоятельное путешествие сыграли в формировании моего характера немалую роль. Никогда позже я не задумывалась о том, что передумала и пережила моя бедная бабушка в этот трагический момент. Но она была отчаянным оптимистом. Возможно, это и помогло ей тогда справиться с эмоциями: отставить истерики, включить мозг на полную мощность и быстро меня найти.
Я очень любила свою бабушку. Она занималась мной с самого моего рождения до своего ухода — все шестнадцать лет. Это был самый близкий мне человек. Она забрала меня из роддома, потому что мама заболела и не могла ухаживать за мной. Нашла мне кормилицу — латышку, и с тех пор всегда была рядом со мной. Она прекрасно меня понимала, знала, чего я хочу сейчас и чего захочу через несколько лет. Она легко предвидела всё, что последует за любым моим поступком, насквозь видела людей и не переносила даже малейшей фальши. Что-то ей соврать было совершенно бессмысленно.
К моим фантазиям она относилась снисходительно и даже мне подыгрывала. Главной ее целью было сделать меня полностью счастливой. Понимая, что не сможет заменить мне отца, она старалась, чтобы мое детство было заполнено радостью и любовью.
Мне всегда было с ней очень интересно, и чтобы я не скучала, она рассказывала мне сказки, которые сочиняла на ходу. Главными героями были зайчик Пуфик и его братик Майкл. Что только ни творили эти зайцы. С ними я и кушала, и ложилась спать. Своим детям и внукам я тоже рассказывала про этих зверюшек, добавив к ним нашу современницу — белочку Аллочку.
Моя бабушка была очень красивой, как и все ее сестры. С огромными карими глазами, маленьким носиком, аккуратной родинкой над губой и лучезарной улыбкой она всегда была душой компании.
Живая, быстрая, с природным чувством интеллигентного, искрометного юмора, она легко ориентировалась в любых ситуациях и всегда, именно всегда, была права. Черные вьющиеся волосы до плеч дополняли ее яркий и добрый образ.
Мне нравилось, как бабушка после мытья головы накручивала свои кудри на пальцы, формируя аккуратные пружины. И они у нее так и высыхали ровными блестящими локонами. Далее она встряхивала своей очень красивой головой, и прическа была готова. Косметикой бабушка не пользовалась. Только изредка она чуть трогала помадой губы. У нее была удивительная гладкая бархатная кожа, белая и чистая. Вода и мыло — всё, что ей было нужно для ухода. Помню ее руки на своем лице, когда она меня умывала:
— С гуся вода, с Мариночки худоба.
Бабушка была удивительной, очень мудрой и храброй женщиной. Изящная, красивая, она шла по жизни с весом в сорок килограммов и талией в сорок сантиметров. Без всяких диет, физкультуры и заморочек с внешностью. Всё ей было дано от природы, а борьба за выживание только оттачивала ее формы. Лишь к старости она слегка округлилась.
Бабушка была очень яркой и всеми любимой, к тому же партийной и чертовски прямолинейной. Она совершенно не умела врать и молчать. И эти способности передала нам всем по наследству. Без исключения.
Яркой внешностью бабушку и всех ее сестер наградил когда-то греческий поп, влюбившийся в древности без памяти в одну самарскую красавицу из нашего рода. Я подозреваю, что это было по линии бабушкиного отца. Именно у него были большие карие глаза и греческое имя — Пантелеймон Парменович.
Все бабушкины сестры обладали изящной красотой греческих богинь, миниатюрными ножками с высоким подъемом, длинными музыкальными пальцами и большими карими глазами. Время от времени греческие гены проявлялись в роскошных кудрях у кого-нибудь из потомков.
В нашей семье они достались нашей дочери Елене, которая передала эстафету локонов своей старшей дочери Юлии.
Кроме греческой внешности, у бабушки было и греческое отчество — Надежда Пантелеймоновна, но все звали ее Наденькой или Надеждой Павловной. Родилась она в Самаре в 1913 году в дворянской семье, а в Ригу вошла с нашими войсками в составе Статистического управления с моей четырехлетней мамой на руках в 1944 году. На ее рабочем столе стояли двенадцать телефонов, часть из которых были прямыми с Москвой. По этой причине бабушка была категорически против установки телефона у нас дома.
Улица Тербатас в Риге в советское время гордо носила имя известного латышского писателя и видного политического деятеля Петра Стучки. А наш дом стоял в квартале, окаймленном со всех сторон улицами с именами отцов коммунистического движения: Карла Маркса, Фридриха Энгельса и, конечно же, Ленина.
Ясное дело, что в таком окружении я могла вырасти только настоящим патриотом. Маленький кудрявый Володя Ульянов был кумиром моего детства и таким же литературным героем, как Том Сойер и Незнайка. А его живых конкурентов — Жана Маре, Лоуренса Оливье, Махмуда Эсамбаева и Муслима Магомаева — я считала самыми красивыми и талантливыми и никак не могла определиться, кого же из них я люблю больше всех! Чуть позже к этой компании добавился и Ален Делон.
А вот Махмуд Эсамбаев вылетел после того, как я встретила его прямо напротив нашего дома. Великий танцор вышел из серой Волги в высокой серой каракулевой папахе в сопровождении женщины в сером пальто. Меня удивило, как они слились с привычной серостью рижского межсезонья. И когда они зашли в двухэтажный деревянный домик с магазином «Ткани», у меня мелькнула мысль, что они решили купить там себе что-то яркое.
Эта встреча меня порядочно расстроила. Или я просто приревновала его к этой серой женщине? К тому же я обнаружила, что он гораздо старше, чем я думала. Бабушка, как могла, меня успокаивала. Она была удивительной, и я ее любила больше всех на свете, даже больше, чем Жана Маре. Каждый вечер перед сном я твердила, как заклинание: «Хочу, чтобы моя бабушка жила вечно! Хочу, чтобы вся наша семья была здорова! Хочу, чтобы у меня всегда были голубые глаза и вились волосы!» И мои волосы действительно начали виться, но лишь после сорока лет.
Моя мама всю жизнь проводила на работе. Она была очень честным и ответственным человеком, но на меня ей катастрофически не хватало времени. Всего один раз мы были с ней в доме отдыха «Матери и ребенка» на нашем Рижском взморье.
Из этого я запомнила лишь случай, который прославил мою маму на весь дом отдыха. На нашей лесной территории был небольшой зверинец, в котором жили разные животные, в том числе и медвежонок. Милый, бурый, пушистый, он одиноко сидел в клетке. Кто-то из отдыхающих, забавы ради, бросил ему сосновую шишку.
Когда мы с мамой к нему подошли, медвежонок подавился этой шишкой и хрипел. Кого-то звать на помощь не было времени. Бедный медвежонок задыхался на глазах, тряс передними лапами и мотал головой. Моя мама, не долго думая, отважно засунула в пасть дикому зверю руку и вытащила эту злосчастную шишку. Хотя она могла бы остаться и без руки. Медвежонок уже обладал здоровыми зубами и когтями.
Об этом случае я рассказала ученому в Спасске-Дальнем, когда мы были на Дальнем Востоке на съемках в Уссурийске под Владивостоком. Мы снимали там фильм для авиаремонтного предприятия. Нам предложили прокатиться в тайгу, посмотреть питомник по реабилитации амурских тигров. Предупредили сразу, что, хотя дорога и дальняя, нас там могут не принять, так как хозяин питомника, ученый, на дух не переносит журналистов.
Во время нашей командировки на Кубани шли сплошные ливни. Станицы и города безжалостно топило. Во Владивостоке мы тоже попали под тайфун, который шел с Кореи. Мы записывали диктора прямо под этим ливнем, постоянно протирая камеру от брызг. И вот тогда я узнала, чем отличается тайфун от других метеорологических явлений. Я заметила, что капли дождя на зонте какие-то необычные, круглые, крепкие. Моё любопытство было удовлетворено лишь тогда, когда я их лизнула. Они были солеными!!! Получается, что на нас лилась вода из Тихого океана!
— Вы откуда? — поприветствовал нас ученый
— Из Краснодара.
— Так у вас же там потоп!
— Ну, что-то же и всплыло!
—… Заходите!
Приняли нас очень тепло. Мы увидели, как живут спасенные от браконьеров дикие животные, в том числе подобранные малышами тигрята, которые уже превратились во взрослых животных.
— Вы можете снимать тигров через это большое отверстие в заборе, — предложил нам ученый, убрав заслонку и подготовив курицу-приманку для кормления.
Муж настроил камеру, а человек бросил курицу.
— Саша, тигр! — зашипела я мужу.
— Я вижу, — прошипел он в ответ.
— Тигр!!!
— Да!
И только тут я поняла, что он держал на прицеле камеры другого тигра. Того, что грациозно двигался за курицей! А тигра, что находился справа, всего в паре метров от нас, он просто не видел!!! Я молниеносно схватила мужа, обняв его за талию, и просто выдернула его из дыры в заборе. В тот же момент мы увидели прыжок тигра и клацанье зубов в воздухе.
Не представляю, что было бы с мужем, если бы я тогда отвлеклась. Страшно подумать! Тигр мог и нашу новую камеру заодно разнести в клочья. Обиженный неудачей зверь отошел и лег. Его, недовольно рычащего, мы потом показали в своем фильме. Он уступил свою курицу тигрице, чтобы полакомиться добычей покрупнее.
Отойдя от испуга, мы познакомились со зверинцем. Животные размещались по просторным клеткам, как и большая бурая медведица. Она улыбалась мне, приветливо маня лапой. После испуга с тигром мне страшно захотелось приласкать эту огромную плюшевую игрушку. Мою руку, направлявшуюся в клетку, быстро перехватил тот же ученый.
— Ты на когти ее посмотри! От твоей руки только кость останется! Эта медведица очень коварная.
Я тут же рассказала, как моя матушка спасла медвежонка, но от клетки с медведицей меня на всякий случай быстро увели. А ведь медведи всегда были частью моей жизни, и мне не верилось, что они способны на подлость. Над моей кроватью висел старинный немецкий гобелен, на котором были изображены избушка, медведь в кушаке, петух с гармонью и ежик. Этот коврик позже путешествовал со мной.
А недавно мне приснился дивный сон: я плавала в бирюзовом море, а навстречу мне плыли два белых медведя. Белая пушистая шерсть красиво развивалась в воде, когда они шевелили лапами, как обычно плавают собаки. Когда я оказалась между ними, мне так захотелось погладить белого мишку! И я не удержалась! Я осторожно погладила мокрую голову правого медведя. Это было так уютно и мило! А когда я убрала руку, он ткнулся мне в ладонь своим черным мокрым носом — «Погладь еще!» И я его гладила! Трепала белую мокрую шерсть! Получается, я совсем не боюсь медведей!
Эту историю о спасении медвежонка моей мамой я потом еще долго всем рассказывала. Но в основном мною занималась бабушка, за которой я следовала везде, словно хвостик. Она брала меня с собой даже на партсобрания. Я никогда не любила играть в куклы, но для этого мероприятия у меня был припасен специальный пупсик со спальным комплектом. Такой «партийный пупсик». Я наблюдала, как народ отсиживал эти собрания. Кто-то читал, кто-то уныло дремал, спрятавшись за очками. И весь этот мирный, полуспящий зал изредка вздрагивал от голоса председателя:
— Прошу голосовать! Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно!
Еще тогда я твердо решила, что ни в какую партию никогда вступать не буду. Ну зачем так бездарно тратить свое время?
Но осенью 82-го года, в результате моей беременности и не без участия бунтующих гормонов, я чуть не вступила в партию. В ноябре умер Брежнев, и народ так неистово скорбел по этому поводу, что и в мою беременную голову залетела шальная мысль вступить в ряды коммунистической партии. Причем не одной, а вместе со всеми своими коллегами-архитекторами. Я, как и моя бабушка, была очень активной, читала вслух политинформации и вообще все интересные новости, так как хорошо читала. Моя идея нашла отклик:
— Марин, ты там разузнай, что и как. Мы с тобой!
Ну я и разузнала. Готовилась тщательно, но, прочитав в Уставе об обязательных ежемесячных партсобраниях, спеклась. Всплыло детство, несчастный пупсик и полусонный зал. Идея была провалена, но честно донесена в массы:
— Обязательные собрания? Раз в месяц??? Не-не-не… Не пойдет.
Я вообще как-то очень не любила собрания и не понимала смысл выборов. Особенно для меня не понятным был сам процесс голосования. Когда в детстве утомленный дедушка возвращался с выборов, на мои вопросы о том, что он там делал, он всегда с пафосом отвечал:
— Отдавал свой голос!
— Это кто кого перекричит, тот и выиграет? — пытала я его дальше.
Но дед упрямо молчал. И когда меня все-таки взяли на настоящее голосование, я шла туда в предвкушении чуда. Но всё внезапно закончилось, когда я опустила бумажку в урну. Волшебной комнаты, где все друг друга перекрикивают, то бишь голосуют, не оказалось!
Иван Тимофеевич был моим неродным дедом. Надо отметить, что тема отца в нашей семье всегда была очень сложной и болезненной. Моя мать росла без отца. А Иван Тимофеевич, отец моей тетушки, был слишком скандальным и высокомерным. Мама его так и не приняла и всегда избегала его присутствия. Я так же росла без отца. Отец моей младшей сестренки… Самым лучшим его качеством было лишь то, что благодаря ему появилась на свет моя младшая сестренка.
Иван Тимофеевич взял мою бабушку замуж буквально приступом. В Риге за ней ухаживали многие, несмотря на маленького ребенка. Бабушка даже рассказывала, как моя мама отвечала ее кавалерам:
— Мама сказала, что ее нет дома. Уходите!
Но Иван Тимофеевич не сдавался. Он был высокий, статный красавец с неблагозвучной фамилией. Поэтому бабушка за него замуж пошла, а фамилию менять не стала. И отношения с ним всегда были такими же сложными, как и его фамилия.
У него было два высших образования, и он очень этим гордился, считая себя умнее всех. Тот факт, что моя бабушка была из дворянской семьи, просто умной от рождения, училась, перешагивая через класс, а в цифрах была просто гением, огорчал его, а временами просто бесил.
Помню, как к ней за помощью приходили люди с толстенными бухгалтерскими отчетами. Бабушка медленно листала бумаги, словно страницы романа, а потом неожиданно для всех тыкала своим изящным пальчиком в какую-нибудь циферку:
— Вот она! Проверьте эту цифру!