Тетушка, наша домашняя Джоконда, постоянно болела. Сказались возраст родителей и только что закончившаяся война. Лена много со мной возилась, воспитывала меня, и все принимали ее за мою старшую сестру, дергая ее при случае за косички.
Она ходила в самую лучшую школу Риги — 40-ю английскую. И я тоже хотела в ней учиться. Но меня мало волновал иностранный язык, мне очень нравилось само здание школы — одно из самых необычных и красивых на нашей улице. Видимо, уже тогда во мне закладывались зачатки будущего архитектора.
В эту школу я тоже пыталась поступить. До сих пор помню ту лестницу, по которой, вибрируя от напряжения, я поднималась на второй этаж, чтобы провалиться на вступительном экзамене. Даже тот чертов экзамен я помню до сих пор! Мне надо было назвать карточки, которые мне приоткрывали по очереди и в разнобой. Но я уже была девочкой с хорошо сформировавшимся мировоззрением и вкусом, и непростым характером. Поэтому я гордо назвала только самые приятные из них: стрекозу, бабочку и еще что-то там красивое. Зачем мне было говорить о том, что меня тогда ничуть не интересовало? Но не судьба.
Забавно, что впоследствии 23-я средняя школа, где учились я и мои родители, снова переименованная после развала Советского Союза в «Гимназию им. Ломоносова», неожиданно стала филиалом 40-й школы, где расположились ее начальные классы.
Трепетное отношение к языку было заложено в нашей семье с детства. Не допускалось коверканье слов. Слова-паразиты убивались на корню, а сквернословие не применялось даже в анекдотах. Возмущение и несогласие передавались лишь повышенными тонами. Бабушка прекрасно знала немецкий язык, а мы с тетушкой учили английский. Раз в неделю у нас был день иностранного языка или день тишины, так как разговаривать между собой дети могли только на английском. В этот день мы были особенно послушными и нетребовательными. Я ходила по комнате со словарем, тыкая пальчиком в нужные слова, чтобы тетя поняла, что же мне от нее нужно.
До поступления в 40-ю английскую школу я легко пролетела и с музыкальной школой. Я отлично помню то прослушивание. Вообще, я четко помню почти все свои экзамены, которые мне доводилось сдавать в своей жизни. Видно, я всегда стрессовала не по-детски. Со всеми задачами я справилась блестяще. Но в феврале уже был завершен набор на новый учебный год, и получилось как в том анекдоте:
— Девочка талантливая, но мест нет! Приходите на следующий год!
Мою бабушку это не остановило. В их дворянской семье музыка была обязательной дисциплиной, хотя и не все достигали в ней высот. Прекрасно играла бабушкина сестра Тамара. Мне запомнилось, как она пришла домой после премьеры «Бриллиантовой руки», села за пианино и сыграла сразу все песни из фильма. Она не знала ни одной ноты, а просто играла на слух.
Чтобы не терять время, бабушка отдала меня к частному преподавателю по фортепиано в «Музыкальный салон». Он находился в паре кварталов от нас. И хотя учителя время от времени у меня менялись — то уходя в декрет, то уезжая в Израиль, — шесть классов я успешно окончила. Хорошо помню имена своих последних учителей: Джульетта Ивановна и Жанетта Викторовна. Я даже выступала на концерте на настоящем рояле!
Бабушка слушала меня с удовольствием. Своего инструмента у нас не было, и мы взяли напрокат пианино «Рига». Это был шикарный, очень красивый полированный инструмент с изумительным звуком. Он был получен прямо с Рижской фабрики музыкальных инструментов.
Выдающиеся экземпляры, то есть с удивительно чистым, певучим звуком, тогда отслеживались. И если такой инструмент попадал в прокат, то за ним устраивалась настоящая охота. Выкупить его было нельзя, поэтому его брали напрокат, а при транспортировке «случалось страшное» — инструмент разбивался. Обломки предъявлять не требовалось. Составлялся акт, виновник выплачивал тройную цену, а желанное фортепиано уходило в частные руки.
У нас пианино стояло очень долго. Плата за прокат была мизерной. И когда мы все-таки расстались с инструментом, он ушел уже в «частные руки». Но стоило пианино покинуть нашу квартиру, как я вновь воспылала любовью к музыке и начала ходить в «Музыкальный салон». Плата за игру была небольшая, кабины с пианино маленькие и узкие, с интересной звукоизоляцией. Звук выходил, но не заходил! Когда я шла по ковру коридора, то изо всех кабинок звучала музыка. Какофония стояла ужасная. А в самой кабине ничего не было слышно, кроме своего инструмента.
А пока я стояла на лестничной клетке, а точнее, висела на перилах в ожидании бабушки. Толстые дубовые перила были у меня над головой, и я могла раскачиваться, глядя вниз на ступеньки другого лестничного пролета. Того, по которому я буду катиться кубарем в студенческие годы. И все благодаря преподавателю, который вздумал уехать в командировку за рубеж и сократил время сдачи курсовых работ до невероятного минимума.
Мы чертили по ночам, а с утра шли на лекции на автопилоте, чтобы немножко поспать в аудиториях. И я с громадной папкой с чертежами, с самодельной сумкой, в которой лежала куча баночек с разведенной краской для «отмывки», скатилась вниз. Самым волшебным образом я не помяла папку, не разбила стеклянные баночки и не поломала руки-ноги. Тело было расслаблено, голова не работала, словом, мне повезло.
А лестница у нас была роскошная, как и весь старинный дом, построенный в 1910 году. На ее ступеньках я буду целоваться со своим школьным другом. А до этого буду ходить по ним на руках, когда подавлюсь конфетами «морские камушки». Сосед с пятого этажа, точная копия кубинского лидера Фиделя Кастро, перевернет меня и будет держать за ноги, вытряхивая из моего дыхательного горла те самые морские камушки. У бабушки в семье уже была смерть братика или сестрички по подобной причине, поэтому все предметы, попадавшие в мое дыхательное горло, быстро и тщательно извлекались.