Глава 5. Три грации, старинные часы и лыжи
1964-й год ознаменовался для меня большим семейным событием. 9 февраля появилась на свет моя сестренка, и мне было дано право выбрать для нее имя. Ответственная задача для ребенка, которому не исполнилось еще и четырех.
Музыка всегда играла важную роль в жизни людей, а в моей судьбе она, возможно, сыграла и особую. Мама хотела назвать меня Марианной. Ей очень нравилось это имя, и, скорее всего, из меня бы тогда выросла новая Богиня Свободы или Жанна д’ Арк. Но при регистрации маму уговорили его поменять.
— Марианна — слишком длинное имя! Девочку все равно будут звать или Машей, или Аней. А вот Марина — очень красивое женское имя.
Мама подумала: «Марина — это же морская! Пойдет». Скорее всего, работница ЗАГСа была под влиянием популярной в то время песни Рокко Гранаты «Марина». Даже в нашем классе было семь Марин! Неудивительно, что я выбрала для своей сестренки красивое и редкое имя Лолита в честь любимой аргентинской певицы и танцовщицы Лолиты Торрес. И надо заметить, что у моей сестры прекрасный голос, и она замечательно танцует. А моя бабушка Надя всегда восхищалась редким сочетанием карих глаз и белокурых волос сестры.
— Прямо как у Джона Голсуорси в «Саге о Форсайтах», — говорила она. — «Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы».
То же самое боги дали и моей сестре, подарив кудрявой блондинке еще и прекрасную улыбку. Мне очень нравились кудряшки сестрёнки, особенно их сочный золотой цвет. Я была значительно темнее и регулярно пыталась исправить это. Я ополаскивала волосы лимонной кислотой и отваром ромашки, и могла часами сидеть с книжкой у окна, подставив волосы солнцу, как в древности отбеливали лён.
О том, чтобы покрасить волосы, не могло быть и речи. Первый раз я покрасилась по необходимости, когда на военном аэродроме на съемках полетов один летчик пошутил, включив форсаж рядом со мной. Камеру я успела закрыть грудью, а вот волосы… Челку я просто стряхнула одним куском, а остальные волосы пришлось тонировать. Сколько раз до и после я снимала полёты, но таких шуток больше никто не допускал.
В том же 64-м году я впервые встретилась со своим родным дедушкой. Борис Михайлович был заместителем министра легкой промышленности Литвы и приезжал из Вильнюса в Ригу на конференцию в составе правительственной делегации. Увы, это была наша единственная с ним встреча.
Позже, когда мы с сестрой в 1991-м году решили познакомиться со своей родней в Вильнюсе, на фасаде здания, где он раньше жил, мы увидели лишь светлое пятно от памятной таблички в его честь. Соседка рассказала, что его семья переехала. В тот же день мы встретились с родным дядей, старшим братом нашей мамы, и были поражены их сходством. Они с нашей мамой были словно близнецы.
И вот я серьезно готовилась к встрече с дедушкой. Я долго и тщательно репетировала с зеркалом, как я буду целовать своего дедушку. Огромное, старинное, немецкое, оно было высотой в три с половиной метра и реально отражало нашу действительность, добавляя свой собственный шарм. Я так привыкла к его почти идеальному изображению и четкой цветопередаче, что позже тщетно искала в современных зеркалах такую же резкость и чистоту. Все наши знакомые тоже с упоением крутились около него, восхищаясь своим отражением.
Дизайн зеркала включал две симметричные этажерки, опирающиеся на маленькие шкафчики. И вот в какой-то момент моего страстного поцелуя с зеркалом оно качнулось во весь свой исполинский рост, и моя любимая фарфоровая статуэтка «Три грации» рухнула с верхней левой этажерки.
Она разбилась, но не вдребезги: отбились рука и голова одной из богинь. Чтобы никто не заметил, я склеила произведение Антонио Кановы с помощью клея БФ-6. Позже он предательски порыжел в местах склеивания. Но эта статуэтка из бисквита Schelbe-Alsbach так и осталась одной из моих любимых.
Ее парная фигурка «Купальщица», стоящая справа, уцелела, и в один из сложных финансовых моментов отправилась в ближайший антикварный магазин на улице Ленина. Я долго наблюдала за ней в витрине, а свою любимую статуэтку «Три грации» продолжаю встречать в разных музеях мира.
Мой родной дедушка Борис Михайлович запомнился мне слабо. Один вечер на общение оставил в памяти портрет красивого блондина с синими глазами. Учитывая, что у моих родителей были темные волосы, светлый тон я унаследовала от деда. Понятное дело, что он покорил сердце моей бабушки! Он сиял и был искренне счастлив от встречи с нами.
Запомнился и его товарищ, тоже какой-то правительственный дядечка. Он так восторгался нашими глазированными сырками! Для него это было откровением! Он говорил, что подобного не ел никогда в жизни! А я была поражена тем, что такой взрослый человек не стесняется признаваться нам, совершенно посторонним людям, в своих слабостях! Хотя рижские глазированные сырки и правда были бесподобными, как, впрочем, и все местные молочные продукты.
Позже я заметила, что очень умные люди, несмотря на свои достижения и звания, остаются искренними с теми, кому доверяют. И мне как-то везло по жизни всегда входить в круг людей, которым доверяют. В круг тех людей, перед которыми не надо «играть лицом», изображая свою важность и высоту карьерного роста. И чем «выше» был человек, тем легче с ним было общаться.
Если за разбитую статуэтку мне тогда не влетело, то другая история, связанная с этим же зеркалом, закончилась для меня серьезной разборкой. Я всегда мечтала о настоящем веере из страусиных перьев. Насмотрелась я «Войны и мира» и других красивых исторических фильмов.
Но страусы, увы, в Риге по улицам не бегали. Зато в парках было полно голубей. И вот из их перьев и было решено соорудить настоящий страусиный веер. Сбор перьев проходил очень медленно. Я любила кормить голубей в том же Кировском парке. И когда я крошила хлеб себе под ноги, а голуби от жадности теряли голову и осторожность, мне оставалось только провести руками, чтобы перья остались у меня.
Тщательно собранные и нанизанные на толстую нитку перья, я складировала за зеркалом на подоконнике. Кроме меня туда никто протиснуться не мог.
Но однажды за этим занятием меня застукала бабушка. Тогда я узнала о голубях много всего любопытного и надолго потеряла к ним всякий интерес, пока в голодные 80-е годы нам не пришлось готовить из полевых голубей чахохбили. А что? Кушать-то хотелось! Но магазины были пустыми, и мой муж, как и его сослуживцы, добывали дичь в поле.
Я была в трансе, увидев на кухне горку сизых голубей:
— Саш, чтобы я начала их готовить, приведи их, пожалуйста, в вид обычных куриц, — попросила я мужа.
Когда они были ощипаны, я поняла разницу между дичью и фабричными птицами. У голубей были крупные мясистые крылья и маленькие тощие ножки. Что-то мне подсказывает, что городские голуби должны иметь накачанные окорочка.
Огромное зеркало досталось нам в наследство еще от немцев, как и старинные часы с большими медными гирями. Блестящие гири крепились на длинных цепях, подтягивая которые, мы поднимали их и заводили часовой механизм. Я очень любила их внешний вид и обожала мелодичный бой.
С этими часами было связано несколько семейных историй. Квартиру на Петра Стучки бабушка получила в 1944 году. До этого ее поселили в двенадцатикомнатную квартиру, из которой она просто сбежала от холода. А эта пятикомнатная квартира отапливалась буржуйкой. Но первое время сотрудники Статуправления ночевали прямо на работе. Бабушка с моей маленькой мамой устраивались спать на рабочем столе, обитом толстым зеленым сукном.
Когда немцы отходили из Риги, часть домов они успели заминировать. Об этом до сих пор рассказывают двухэтажные деревянные заплаты в центре города. Такая же заплата стояла и перед нашим домом. Там был магазин «Ткани», именно тот, куда заходил Махмуд Эсамбаев. Так как дома отапливали буржуйками, случалось, что именно они будили и приводили в действие замерзшие часовые механизмы бомб.
В один из таких вечеров, когда бабушка сидела с моей маленькой мамой Наташей на коленях, в комнате послышалось тиканье. Бабушка крепче прижала к себе дочурку и мысленно попрощалась с жизнью. Дома взлетали один за другим, и бабушка была в полной уверенности, что где-то оттаяла мина и дом вот-вот взлетит на воздух. Тиканье перешло в хрип, а за ним раздался мелодичный бой часов! Часы отогрелись, ожили и пошли! Бабушка рассказывала, что это были одни из самых страшных минут в ее жизни.
Часы коротким перезвоном отсчитывали каждые пятнадцать минут, а время отбивали красивым глубоким боем. Долгое время я была уверена, что часы бьют только днем, так как ночью я их звук никогда не слышала. Мой двоюродный дядюшка Сережа из Саратова обожал этот бой и, когда приезжал в Ригу в командировку, всегда пытался повторить их мелодию на пианино.
Как эти часы пошли, так же неожиданно они и остановились. Я помню застывшее на них время — пять часов вечера и старую глиняную вазу, которая в это время внезапно сорвалась с правой верхней этажерки высокого немецкого зеркала, где раньше стояла статуэтка «Купальщицы». Так же с левой этажерки спикировала вниз статуэтка с греческими богинями. Но если «Три грации» разбились сами, то глиняная ваза осталась целой, разбив вдребезги большое овальное зеркало от буфета. Оно лежало внизу много лет. Бабушка прокомментировала это так: «Кто-то в нашей семье умрет…»
Естественно, на следующий день после этого происшествия мы получили телеграмму из Саратова о том, что умерла Татьяна, сестра дяди Сережи. Была у нас какая-то семейная связь с зеркалами, причем очень долго. Стоило кому-нибудь разбить зеркало, как тут же следовала телеграмма о кончине кого-нибудь из родственников.
Но, слава Богу, в какой-то момент это «зеркальное проклятие» нас отпустило. Помню, как рассказывала эту историю своей однокурснице Наденьке, у которой зеркала стояли по периметру комнаты. Она увлекалась балетом. В комнате стоял балетный станок, и ей не раз случалось задевать ножкой свое изображение вместе с зеркалом.
— Мариш, если бы каждый раз, когда я разбивала зеркало, у нас умирал кто-нибудь из родственников, то они давно бы уже все вымерли!
Часы остановились надолго. Никто из приглашенных мастеров не смог привести их в чувства. Но когда из Саратова приехал Сергей, он сказал, что сможет сам их отремонтировать. И мы молча отдали ему часы.
Приезд любимого дядюшки всегда был для меня великим праздником. Я продолжала мечтать об отце, и Сергей на эту роль подходил лучше всех. Он так окружал меня заботой, интересовался моими делами, что некоторое время я становилась абсолютно обычной счастливой девочкой. Его знаменитая телеграмма «готовьте раскладушку» была моей самой любимой.
Внешне Сергей напоминал мне изобретателя Шурика из «Ивана Васильевича…». Такие же очки, искрометный юмор и свое мнение, которое никогда не подвергалось сомнению. Всегда прав! Всегда без компромиссов! Его приезд сопровождал и расхламление нашего женского хозяйства.
— А зачем вам два дуршлага? — спрашивал он, сосредоточенно щуря глаза и ощупывая ими кухню.
Второй дуршлаг тут же отправлялся в мусорное ведро. Моя бабушка даже не возражала. Да и как тут возразишь? Ну зачем нам два одинаковых дуршлага? Очевидно, что второй был куплен в тот момент, когда куда-то запропастился первый! И так было во всем! Сергей свежей волной сносил с полок пережитки прошлого, и освобожденное пространство благодарило его свежим вздохом.
В одну из своих командировок он помог мне выбрать лыжи и научил, как за ними ухаживать и подбирать мазь. Так у меня появились собственные настоящие лыжи! Они стояли между входными дверями квартиры. Единственные и неповторимые! Со временем они стали мне малы, но это не мешало мне с упоением на них кататься!
Был у нас такой почти дикий лес, где базировались Рижская киностудия и горнолыжный курорт. До него от дома можно было доехать на четвертом троллейбусе за двадцать минут. Настоящий трамплин там уже развалился, но гора под ним была шикарная! Правда, по той горе на лыжах никто уже не катался, зато для саночников это был рай! Мы специально ездили туда со своими санками! Тяжелый путь наверх, и вот оно, счастье — лететь быстрее своего крика! Даже быстрее своих санок, которые в какой-то момент выскальзывали, но обязательно догоняли на финише, больно врезаясь в спину! Забавно, что до ручья, который бежал внизу, оставались считанные метры, и мне повезло — ни разу в него не свалиться! Мой друг Павлик до сих пор вспоминает с ужасом те мои полеты на санках!
«Rīgas Modes».
Там же, в Шмерли, проходили на лыжах школьные уроки физкультуры. Мой дядя Сережа один раз даже нас сопровождал. Бабушка проследила, чтобы «ребенок был тепло одет»! Но всю теплую одежду мы оставили в гардеробе лыжной базы. Очень приятно было залезать в теплую и сухую одежду после пробежки на лыжах. Ох, как же наша учительница по физкультуре, блондинка Эльза Николаевна, строила глазки моему дяде Сереже! Она и про нас забыла, хотя обычно гоняла нас по-страшному.
— Девушка всегда должна быть подтянутой, с ровной спиной и поднятым подбородком. В любое время! Занимаетесь ли вы готовкой еды или просто идете по улице.
Эти слова я запомнила навсегда. Стоило мне опустить плечи и сгорбиться, как я слышала ее голос:
— Подтянитесь! Всё втяните в себя!
Именно так потом учила Людмилу Прокофьевну ее секретарша Верочка.
Похоже, Эльза Николаевна принимала дядю Сережу за моего родного отца. И я была на небесах от счастья!
С моей лучшей подружкой Леной мы ездили в Шмерли кататься на лыжах самостоятельно, тайком от ее папы. Он нам рассказывал, как на его глазах там разбилась девушка. Она летела с горы на лыжах, и ее бросило на сосну.
— Ее мозги были на стволе сосны! Чтобы вы туда сами без взрослых не ездили! — эти слова мы вспоминали каждый раз, когда съезжали с гор мимо коварных сосен, одна из которых упоминалась в трагедии.
А еще там была гора «Крест». С нее можно было съезжать на все четыре стороны. Там одновременно катались и на санках, и на сноубордах, и на лыжах. Для лыж была отличная колея. Встал и поехал! Главное — вовремя надо было подпрыгивать на «трамплинах». Эти маленькие пригорки могли легко выбросить из колеи.
Шмерли вообще был лыжным раем. Однажды, катаясь на лыжах с одноклассником Артуром, мы заблудились в лесу. Замерзли жутко. В цивилизацию нас вывела лыжная колея. Причем неожиданно, совершенно не в ту сторону, что мы предполагали. На той колее была шутка — сосна посередине колеи! Колея аккуратно огибала сосну с двух сторон! А вокруг пушистый нетронутый снег! Пришлось и нам по очереди снимать одну лыжу, чтобы не испортить красивую картинку!
В этом же лесу моя мама в свое время совершила подвиг. На соревнованиях по лыжам она выступала за свою фабрику «Māra». Эта рижская трикотажная фабрика была не менее знаменита, чем шоколадная фабрика «Лайма». В процессе соревнований мама упала, но победоносно дошла до финиша. Уже позже, когда нога распухла и пришлось обратиться к врачу, оказалось, что мама финишировала со сломанной ногой. Комсомолка, активистка, красавица, преодолевая боль, не сошла с трассы, не подвела товарищей. Глядя на современных футболистов, которые валяются по полю, дожидаясь носилок, понимаешь, что «нынешнее племя» уже не то. Явно послабее будет! Но вернемся к дяде Сереже!
Он увез наши часы в Саратов, починил и зачем-то поменял их родной черный цвет на примитивный коричневый. Так была разукомплектована семья старинной немецкой мебели, включавшая в себя еще два высоких узких книжных шкафа, хрустальные дверцы которых упрямо ловили каждый солнечный луч, случайно достигающий конца комнаты. Теперь часы наполняют своим глубоким голосом саратовскую квартиру моего дядюшки. Когда я там бываю, то любуюсь ими и мечтаю когда-нибудь завести себе подобное чудо.
После моей работы мы всегда гуляли с бабушкой в Кировском парке. Он находился рядом с Домом моделей и занимал большой квартал. Войти в парк можно было с любой из четырех улиц по периметру, и по диагонали его тоже можно было пересечь.
Кроме детской песочницы в парке было еще много привлекательных мест, в том числе небольшой деревянный домик, скрывающий сокровища! Настоящие сокровища! Даже вход в него был необычным — длинный деревянный пандус. А внутри… Я помню этот волшебный полумрак, где располагался целый детский автопарк. Разноцветные машинки с ножным педальным приводом. Их нужно было не крутить, как велосипед, а просто передвигать туда-сюда. Но в эти машинки влезала только малышня. Дети постарше уже катались на самокатах. На нормальных быстрых самокатах, которые приводились в движение отталкиванием ног от дорожек. У этих самокатов под пяткой была педаль для торможения, и не было яростных противников, как у их электрических потомков.
Следующим местом притяжения была летняя эстрада. Не помню, чтобы хоть кто-нибудь, кроме детей, там выступал, но какие-то афиши вечно висели. Значит, в мое отсутствие там что-то происходило. А по утрам скамейки у эстрады оккупировали любители здорового образа жизни. Здесь же, спрятавшись среди зелени, вдали от основных аллей, мы, уже учась в школе, качали пресс с подружками. Позже, после окончания школы, мы так же бегали по парку, оттачивая свои формы.
Насколько я себя помню, к утренней зарядке я пристрастилась с шестого класса, когда увлекалась хатха-йогой. Мама меня ругала за то, что я учила уроки, стоя на голове. Она замечала это по перевернутым на полу учебникам. Тогда я и не догадывалась, что простая стойка на голове способна восстановить вышедший из строя вестибулярный аппарат. У меня была такая проблема, когда я его поломала, читая в транспорте книгу. Не просто в транспорте, а в блуждающем в тоннелях штутгартском автобусе. Наши мореплаватели-друзья, узнав, что меня стало укачивать от любого транспорта, сразу нашли причину.
— Марин, это у тебя вестибулярный аппарат поломался. Стоять на голове умеешь? Становись!
Одного раза хватило, чтобы все пришло в норму раз и навсегда. А утренней зарядкой я так и занимаюсь с шестого класса уже более полувека.
Со стороны улицы Петра Стучки в парке была расположена «Баранка». Так назывался Дом Культуры работников транспорта. Со стороны парка вход в него охраняли два каменных льва, на которые все карапузы обязательно взгромождались. И я, когда была маленькой, точно так же с помощью бабушки забиралась на льва. В этом Доме Культуры моя мама в свое время спелась в хоре с отцом моей младшей сестренки. Получается, что красивые голоса мы с сестрой унаследовали от своей мамы. Но при нас она никогда не пела. Она была чрезвычайно застенчива во всем, что касалось ее талантов.
А я записалась в танцевальный кружок в «Баранке» и посещала его с великим удовольствием. Наша преподавательница, латышка, бывшая балерина из Театра Оперетты, гоняла нас, как сидоровых коз. Маленькая и кругленькая, она обладала удивительной пластикой и даром учителя. В течение первого часа мы занимались в классе у станка классическим балетом. Второй час мы кружились в народных танцах уже на сцене. Самым сложным был обратный путь в раздевалку, когда мы, взмыленные, проносились мимо графина с холодной водой, скрытого телом нашей мучительницы. Она не допускала нас к ледяной воде, пока мы полностью не остынем. Возможно, поэтому никто из нас никогда не простужался?
Когда дело доходило до выступлений, я предательски смывалась. Мне очень нравился сам процесс, работа на репетициях. Но когда дело доходило до концертов, я испарялась, придумывая свои отъезды к родственникам в Куйбышев. А сама в это время старалась обходить Кировский парк стороной, чтобы, не дай Бог, не столкнуться нос к носу с преподавательницей.
Помню, как на торжественной выдаче паспорта в этой «Баранке» был подготовлен концерт, где наша танцевальная группа исполняла «Танец маленьких барабанщиц». Взрослые девочки в белых колготках и бирюзовых коротких юбчонках, с невидимыми барабанными палочками в руках, лихо скакали, встряхивая своей уже вполне оформившейся грудью. «Трам-пам-пам-пам-па-а-м! Трам-пам-пам-пам-па-а-а-м!!!» Мальчишки в зале ржали, как кони, медленно сползая со стульев. Я же сползла еще ниже, чтобы меня в зале не засекли наши танцоры. Мне и в голову не приходило, как пошло смотрится наш танец из зала! Ведь на репетиции он был таким веселым и забавным. С танцами было покончено.